На вид ему было лет пятьдесят. Это он тогда председательствовал на митинге. Мужчина подал деду Кузе руку, о чем-то заговорил с ним. Взглянув на ребят, отвел глаза в сторону нещадно дымившего Нуникянова. Усы прыгнули Еверх, растянулись хвостиком бурундука.

— Хорошо, Петр Петрович,— сказал дед Кузя и повел своих юнг на улицу...

Таким сладким воздух никогда еще не был. Друзья ие могли надышаться. Они просто захлебывались воздухом.

— Это мастер цеха, юнги, Саморуков. Серьезный мужик. Настоящий хозяин. Говорит, что кадило Нуникянова скоро в кузню перенесут. А то, мол, живодерней воняет. Вам надо будет завтра к восьми быть здесь. Учиться слесарить будете. На порубку накладок встанете. Одежу похуже наденьте. Понятно? Завтра и карточки получите.

— Понятно, но мы что-то не слышали ничего,— сказал Колька Соколов и вопросительно посмотрел на деда Кузю.

— Вой ты о чем,— усмехнулся дед и сдвинул ушанку на левое ухо.— У Петра Петровича голос частенько срывается. Молодым партизанил в отряде Бича. Однажды попал в плен к колчаковцам. Они его пытали. Выбили почти все зубы. Вот с тех пор он отпустил усы и сипит: какая-то, видно, жила в горле повреждена. Вот он какой.

— А мы-то думали, что он не рад нам,— сказал Колька.

— Такой человек не может не радоваться вам, юнги, когда рабочих рук мало.

Дед Кузя хотел что-то еще сказать внимательно слушавшим его ребятам, но махнул рукой и выдохнул:

— Да-а, рано повыросли вы. Пока идите домой. Завтра Петр Петрович в восемь ждет вас.

Дед Кузя заложил за спину руки, ссутулился и пошел в свою инструменталку.

— Вот мы и рабочий класс,— хохотнул Витька.

— Рабочий?— протянул Гога.

— А что, и будем рабочими,— сказал Джамиль.

— Мне тоже нравится быть рабочим. Отец мой вон какой мастер,— не глядя на товарищей, сказал Колька.

— Он же кузнец!—возразил Витька^

— Вот и я буду кузнецом. Отец обещал научить, как вернется с войны.

Друзья первый pas в жизни расходились тихо, спокойно, без возни. Может, это оттого, что вокруг них сновали люди, озабоченные делом, а может, они уже в правду повзрослели..,

ПРОНЬКА —«ТОЖЕ СОЛДАТ»

На работу ребята пришли вместе... Дед Кузя поджидал, их в слесарном цехе, где распределяли наряды. Было еще тихо. Рабочие здоровались устало. Все разговоры сведались к войне. Одни уточняли, где сейчас немец, какие города он взял, по-прежнему ли прет осатанело? Другие наперебой отвечали, что под Москвой немцы застряли: по всему видно, что скоро начнут откатываться. Наших сил накоплено сейчас видимо-невидимо! Говорили о каких-то «катюшах»— мол, это пушки не пушки, минометы не минометы, а как начнут они палить, так все горит: снег горит, бетон горит, танки плавятся, как воск... От «катюш» нигде нет спасения вражине.

— Не можно так: горит броня, горит снег, что это тебе, солома? Какую температуру нужно для этого?! Ого-го. Вон в горне больше тыщи. А сколь надо угля, да еще поддувай. Не, не можно. Враки!

— Враки! Жди! Бутыль с горючим, что тебе? Байка? А ее вон фуганешь в танк — и горит он не хуже сухого валежника. Вот и эта «катюша», может, пуляет такими бутылями...

Все жили войной, работали на войну, завидовали тем, кто был сейчас на войне...

В инструменталке мастер цеха выдал ребятам молотки, зубила, заставил расписаться за них в замасленной, разлинованной химическим карандашом тетради, сшитой из желтых канцелярских счетов:

— Это, ребята, ваше оружие. Так и считайте. Время сами знае,те какое. Как держать молоток, зубило, как ру

бить — дед Кузя покажет... Учить вас мне некогда. Как вы будете работать, так будут ходить поезда...

Мастер цеха говорил тихо и сипло, точно боялся, чтоб другие его не услышали. Отдельные слова проглатывал, усы выразительно шевелились. Они как бы дополняли речь мастера.

Дед Кузя привел ребят снова в слесарный мех, где уже стоял шум, грохот, лязг, как вчера. Друзья держались кучно и боялись, что их разъединят.

Дед Кузя подвел ребят к тяжелому, обитому железом верстаку. Сквозь прокопченные большие окна, наполовину забитые фанерой, жестью, скудно просачивался свет. Расставив каждого возле куска рельса, прикрепленного вертикально к верстаку мощными болтами, дед Кузя сказал:

— Это ваши станки. Рабочее место, гак сказать,— и показал, как надо зажимать, прикреплять к рельсам лопнувшие накладки.

— Зажимаем «ушко» поломанным концом вверх,— говорил дед неторопливо, закрепляя пятикилограммовый кусок накладки, неизвестно почему и кем названный «ушком».— И начинаем снимать зубилом фаску сначала с одной стороны, потом с другой. Как бы затачиваем. Поняли, юнги?

Юнги смотрели на ловкие руки деда и кивали головами. Только Гога сказал:

— А чего тут не понять-то?!

— Ну и хорошо.

Зубило деда Кузи с каждым ударом молотка легко вклинивалось в поломанный край «ушка», снимая стружку толщиной в мизинец. Когда зубило от ударов стало звенеть и отскакивать, дед обмакнул его в масло, налитое в баночку.

— Это чтоб трения меньше было, юнги,— пояснил