Джамиль даже не вдумался в слова, которые он выпалил в горячке. Только когда Гога обратился к Вите: «Ты слышал, что он сказал?», Джамиль понял, какую нелепость брякнул. Вообще-то еще исправить положение можно было — взять да сказать: «Я, ребята, пошутил»—и дело с концом, тем более, что Витькины глаза умоляли» «Откажись, Джамиль! Ведь завтра вся школа узнает об этом!» Но какой-то внутренний дьяволенок шептал: «Чем ты хуже верующей бабушки? Ты пионер. И слово свое должен держать крепко!» — Да, оседлаю Тайфуна,— твердил упрямо Джамиль.— И не смотри так ехидно. — А чего, и оседлает,— неуверенно поддержал друга Витька.— Помнишь, как прошлым летом на рыбалке тебя выручил? Тогда страшнее, поди, было. — То ж тогда! А тут Тайфун! Бабушка говорит, он сущий дьявол. Гоге не понравилось, что вспомнили о той злополучной ночи... ...Сухопарый Коля Соколов ,слыл среди тайшетских мальчишек заядлым рыболовом. Почти каждый день летом он проводил на Биргосе. Коля забывал о рыбалке разве только в дни покоса и во время прополки и окучивания картофеля. В такие дни он, обиженный, молча работал со старшими. Много раз Витя, Джамиль и Гога просились с приятелем на рыбалку с ночевкой, но каждый раз Коля, наводя на себя степенность, возражал: — Всю рыбу распугаете. Вам в городки бы да в бабки играть.-Нет, рыба любит тишину... — Возьми, Коль, тихо будем. Тебе ж лучше — костер станем поддерживать, ночью переметы проверять... А ты знай себе спи,— просили ребята и умоляюще заглядывали и довольное лицо товарища, которое точно нарочно кто-то обсыпал неочищенным просом... И однажды Колька после долгих уговоров, нахмурив белесые брови, покровительственно сказал! --Хорошо, возьму. Так и быть — уговорили. Чур, удочки ваши. — А где же мы их возьмем?—протянул Гога. — Сам говорил, весной с папаней ходил!— удивился Джамиль.— У него есть, даже перемет есть. — Ладно. Обойдемся без твоих удочек,— отмахнулся Витька.— А то еще тебя кондрашка хватит от жадности. Витькины слова принял на свой счет и Колька. Его лицо исказила гримаса, будто он раздавил во рту зеленую клюкву, изрезанные леской ладони спрятал в карман. Он отвернулся и, как о давно решенном деле, сказал:
|