— Кажись, пронесло!— сказал Миня, глядя вслед удаляющемуся Тайфуну.— А я-то, дурень, боялся за него. Узнав об этом случае, ребята еще больше стали гордиться своей дружбой с Тайфуном.

СКОЛЬКО СТОИТ ФУНТ ХЛЕБА?

В первый же день после возвращения из Байроновки ребята наведались утром к деду Кузе. Джамиль прихватил из дому горячие шаньги, которые испекла тетушка Шамшура в честь приезда сына. Правда, тесто было синеватое, жесткое, на зубах скрипели крупинки. Когда Джамиль начал рассматривать эти крупинки, мать заметила:

--Ешь ,ешь, нечего разглядывать. Видно, плохо растолкла жмых. Мука-то бешеные деньги стоит нынче. Зато уж начинка хороша, что репа печеная.

Дед Кузя обрадовался приходу своих юнг — откусывая шаньгу, он от удовольствия прикрыл глаза белыми ресницами и стал похож на кота, нежившегося на солнцепеке. Ребята обратили внимание, что еще месяц назад у старого конюха седыми были только голова да брови. А сейчас вон побелели и ресницы.

— Вкуснотища-то какая! — наконец выдохнул дед, аккуратно отламывая худыми пальцами шаньгу,— Давненько такого не едал.

Неторопливо разжевывая, причмокивая языком, дед спрашивал ребят:

— Ну как, юнги, поработали? Мне, старому, не придется краснеть за вас? — и тут же сам себе ответил: —-Думаю, что не придется. Парни-то вы сознательные. Вон как вы повымахали за какой-то месяц. А тут у нас еще забрали мужиков, почти последних. В обоз, говорят, пригодны.

Щуплая фигура деда сникла. Поморгав часто глазами, он сказал печально:

— И Тодика взяли... Я уж говорил красноармейцам, что он характерный. К нему подход нужен...

Последние слова деда для ребят были неожиданными. Они растерянно посмотрели друг на друга. И неожиданно

Колька почувствовал, как кусочек сахара в его руке стал клейким.

Дед Кузя уловил, как погрустнели ребята, и уже бодро сказал:

— Что это я сегодня, юнги, размочалился? Да я, да мы еще покажем гитлерам Кузькину мать!— Дед Кузя хитро усмехнулся и продолжал, как бы разъясняя:— Кузькину — мою мать. Она у меня была бедовая, сильная, мужикам не уступала в работе. С ними вместе на медведя ходила. Я вам по секрету скажу: ваш дед Кузя решил пойти в мех-мастерские работать. Лошадей уже стало мало. А которые остались — смирнее смирнехоньких. Тут любой управится, Сбруй много. А поизносятся—я починю. Чего там? А вот в мастерских нужна сила мужская...— Дед Кузя развел в стороны острые локотки, поднапрягся и стал похож на молоденького воробья, решившегося на свой первый полет.— Транспорт сейчас, юнги, это все равно, что фронт твой. Жаль, не берут меня на фронт. А то б ваш дед Кузя не хуже молодых воевал...

— Дед Кузя, а что это моего папаню на фронт не берут? Сам говоришь, что уже обозников взяли...

Дед, всегда говоривший ребятам правду, сейчас будто нерасслышал, о чем спрашивает его Гога. Конюх торопливо поднялся со скамьи и заговорил сбивчиво:

— Вам в школу пора. Заговорил я что-то вас. За шаньги спасибо матери передай. А что старика не забыли — тоже спасибо.— Дед направился к конюшне.

Колька повернулся к приятелю и прошипел:

— Откуда ему знать-то, Гога, почто твоего папаню на Фронт не берут! Возьми да спроси у отца сам. Думали, покатаемся! Спросим обо всем! Накатались, наговорились! Вон даже рассерчал из-за тебя.

Друзья разошлись, недовольные, что так неожиданно сорвались их планы.

Перед уходом в школу Гога спросил отца:

— Папаня, а чего это ты не на фронте? Всех берут, а тебя нет...

— Да ты что?— напустился отец.— Да я тебя... Меня люди не спрашивают, а ты, щенок, допрос отцу учиняешь! Да я тебя...— Пронька, евший наваристый суп, вскочил из-за стола и схватил сына за шиворот.

— Кто тебя кормит? Одевает кто?! Вон дружки твои на карточках сидят, а ты жрешь от пуза!

На шум вышла Гогина бабушка. Вытирая руки о полотенце, висевшее на плече, она легонько подтолкнула сына в спину:

— Ну, что ты пристал к мальцу? Словно Полкан с цепи. Хворый ты, сынок, вот и нутром нездоров, врачи ж толкуют...— Старуха притянула к себе внука и, поглаживая по голове, повела в свою комнату, где весь угол был уставлен иконами с мерцающими лампадками.— Ты внучок, не имей зла на отца. Хворый он у нас. Сам видишь.

Доктора признали. А то б давно уж взяли в армию. А потом, внучок, на войне люди, словно звери... Зашибить могут насмерть. Вон Степан-то молчит. Уж как бьется грешная Груня со своим выводком, а никому делов нет. Басурманы твои тоже мыкаются...

— Не басурманы, а башкиры,— уточнил Гога.

— Все одно антихристы. Отдала двух кормильцев, осталась с этим, как его, прости меня, грешную, сколь годов вижу окаянного, а как звать его — не запомню.

— Джамиль,^:— подсказал внук.

-— Он самый. Есть ведь нечего, а она, дура, довольна, что они на фронте. А у нас, слава богу, ни хлеб, ни мясо не переводятся. И все отец старается. Потом на войне порешить могут. Ты разве хочешь, чтоб отца твоего убили?